Что общего между мошенником и коммерсантом и отчего может развалиться успешный семейный бизнес. В РАМТе вышел спектакль «Будденброки». Театральную версию романа Томаса Манна выпустил Миндаугас Карбаускис.
Обет молчания
Обладатель двух «Золотых масок», литовец, за несколько сезонов после окончания РАТИ снискавший себе славу надежды русского театра, а пару лет назад добровольно покинувший оба театра Олега Табакова, Миндаугас Карбаускис избегает исхоженных троп и избитых сюжетов. Все его спектакли выстраиваются в цепь эпизодов о жизни на грани смерти и о том, как по-разному можно перейти эту грань.
В его «Рассказе о семи повешенных» («Табакерка») история молодых террористов, ждущих казни, с размаху опрокидывалась в наши дни: казалось, это про тех, кого каждую минуту арестовывают в метро и на улицах, кого запросто могут убить, не разбирая, виноват или нет. Поставив год назад на сцене РАМТа роман «Ничья длится мгновение», повествующий о гибели евреев в захваченной немцами Литве, Карбаускис сумел расширить рамки Вильнюсского гетто до общечеловеческого масштаба: любой из нас обречен на смерть и потому неважно, кто, как и когда умрет – важно остаться верным самому себе. Собственно, так и живет этот режиссер, чья независимость граничит с гордыней, а о непростом характере ходят анекдоты -- говорят, например, что на недавнем прогоне «Будденброков» он приветствовал журналистов словами о том, что не будет давать интервью до 2015 года.
Червь сомнения
Книга с подзаголовком «История гибели одного семейства» -- самый подходящий материал для Карбаускиса, привыкшего исследовать существование «на краю». В своем первом, принесшем ему мировую славу романе (1901 г.), Манн описал постепенное угасание большого буржуазного семейства, сделавшего сутью своего существования лицемерие и стяжательство. Впрочем, писатель своих героев не карает и не осуждает (лишь подтрунивает), они просто вырождаются, чтобы дать место более молодым и здоровым.
Художник Сергей Бархин перекрыл пространство большой сцены РАМТа огромными деревянными балками – то ли своды протестантского собора, то ли стропила дома Будденброков (роман начинается с пышного новоселья). Дерево кажется почти свежим, но покрыто каким-то странным узором, будто изъедено древоточцем. Точно также какой-то невидимый червь подтачивает эту преуспевающую семью. Слева на сцене выставлены церковные скамьи и столы – сидящие за ними герои порой кажутся школярами, пытающимися решить какую-то непосильную задачу. Справа стоит большой обеденный стол. За ним Будденброки выглядят уже не как буржуа середины XIX века, а как семья современного бизнесмена. Мать и отец, то есть Консул и Косульша Будденброк -- в долгополых сюртуках. Вихрастая Тони -- в таких же джинсах и кедах, как ее братья Том и Христиан.
Вместив три десятилетия в три часа сценического времени, Карбаускис оставил только главных действующих лиц, виртуозно передавая их суть через пластику. Юная Тони (прекрасная работа Дарьи Семеновой) хищно, по-змеиному вытянув шею и изогнув руки, ищет нужную страницу в книжке – поза выдает двойственность характера Тони, пылкой лицемерки, жизнелюбивой ханжи, мещанки с аристократическими замашками. Подверженный истерикам Христиан (Виктор Панченко) норовит застыть, закинув правую рук за спину, и в такой неестественной позе рассуждать об искусстве театра – сходу ясно, что отцовской фирме от него не будет проку. Не расстающаяся с лаковым ридикюлем мать (Лариса Гребенщикова) часто опускает глаза, щелкает замочком, сосредоточенно перебирает пальцами, считая купюры, а уж потом вникает в дела детей. Горбатая служанка Ида (Татьяна Матюхова) ходит, согнувшись под прямым углом к полу. Обоих мужей Тони играет худой, долговязый Дмитрий Кривощапов. Разница только в том, что коммерсант Грюнлих носит цилиндр и изгибается крючком – в надежде подцепить женино наследство, а простоватый Перманедер ходит более-менее прямо и носит тирольскую шляпу.
Ап!
Не гнется вовсе только сам Консул – в исполнении Андрея Бажина старший Будденброк похож на мощное, угрюмое дерево. Только однажды, чтобы развеселить Тони, покинувшую разорившегося Грюнлиха, он примется шутить: сдвинет набок цилиндр, артистично отставит руку с сигаретой, совсем как фокусник, готовящийся к очередному трюку. Похоже, сейчас он скажет «Ап!» и достанет из шляпы кролика. Но фокус, оказывается, в другом: служанка вынимает из его руки окурок, Консульша бережно припудривает ему лицо, а Тони набрасывает на плечи красный шарф. Когда старший Будденброк окончательно превратится в свой парадный портрет, Ида перекроет его натянутым на раму холстом – и Консул отбудет в вечность.
Режиссер превращает героев Манна в незадачливых фокусников, вместо трюков демонстрирующих собственную смерть. Наблюдая эту череду изобретательно воплощенных смертей, все время ждешь, что Карбаускис добавит в спектакль что-нибудь еще, от себя. Скажем, отождествит себя с богемным Христианом, рассуждающим о том, что коммерция сродни мошенничеству. Или с невозмутимым Томом (Илья Исаев), ровное течение жизни которого прерывается гротескной сценой -- герой впервые в жизни задумывается, интеллигент он или делец. Но ничего подобного не происходит. Может быть, это эффект большой сцены, скрадывающей нюансы, или эффект «сырого» спектакля, смысл которого проявится позднее, но на сегодня приходится признать: «Будденброки» -- тот случай, когда Карбаускис транслирует текст, не привнося в него никакой собственной концепции. Иногда даже кажется, что в этом и состоял режиссерский замысел.
Когда постановщику удается совладать с такой текстовой махиной (в романе без малого 800 страниц) и сладить с артистами, в игре которых нет ни малейшего следа «тюзятины» (а ведь РАМТ – тот театр, где каждый артист проходит через роли белочек и зайчиков), его смело можно считать победителем. Тишина на «Будденброках» стоит почти благоговейная, молодых людей в зале – полно. В общем, театр можно поздравить. Только вот трудно сформулировать, кому и зачем нужно смотреть этот отлично сделанный спектакль, кроме тех, конечно, кому лень читать Томаса Манна, но очень хочется узнать сюжет.
