В «Братьях Карамазовых» вторичность музыки Александра Смелкова так же очевидна, как музейные достоинства либретто Юрия Димитрина и сценографии Зиновия Марголина. Называть этот ладно скроенный и крепко сшитый спектакль Мариинского театра «современной оперой» -- заведомое заблуждение.
Энергия события
В Москве «Карамазовых», номинированных на «Золотую маску» в нескольких категориях («работа композитора», «работа режиссера», «работа художника» плюс две «мужские роли») пели, что называется, с колес. На качестве исполнения многочасовой рейд Лондон--Москва никак не отразился. Певцы все как один были в форме. Голоса звучали свежо, а ясность дикции была на зависть многим столичным коллегам. Радовала и актерская игра что у Василия Горшкова (глумливый Федор Павлович), что у Александра Гергалова (мятущийся Иван Карамазов), что у Владимира Мороза (в роли всепримирительного Алеши). Про Смердякова (Александр Тимченко) с его альтер эго – чертом (Андрей Попов) вообще можно писать трактат -- так эффектно выстроил режиссер Василий Бархатов их двойничество. Два Мефистофеля на одну оперу. Такого еще не бывало. Эталонные признаки гергиевского стиля являли и оркестр, и хор, потрясавшие акустику музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко нахрапом кульминаций, деловитыми темпами и энергией большого события.
Два действия сценограф Зиновий Марголин поселил в объем-каре, поворачивающемся к публике, словно избушка бабы Яги, то передом, то задом. Сцены с Великим Инквизитором открывали взорам средневековую площадь, двухэтажный фасад карамазовского дома с деревянным буфетом и сервированным к утреннему чаю столиком, боковую стену с чугунным балкончиком Катерины Ивановны. Глазам не верилось, с какой изобретательностью можно уместить роман Достоевского меж четырех углов вертящейся постройки, у стен которой вновь ожили «проклятые вопросы» классика-душеведа: о вере и безверии, о ненависти и сострадании, о суетности любви и страшных человеческих заблуждениях относительно собственной натуры. В центр сценической конструкции поставили колокольню без купола. Все гениальное просто. Хочется добавить -- и концептуально.
Семейный детектив вместо мистерии
Но, назвав оперу мистерией, ее авторы сильно подставились. Чем-чем, а мистериальностью здесь не пахнет – это вам не «Парсифаль» Вагнера, и не «Китеж» Римского-Корсакова. Смелковым аккуратно музеефицирован сюжет, который, по логике, правильнее квалифицировать как «семейный детектив». Хороший, между прочим, жанр, один из образцов которого – оперу Бриттена «Поворот винта» -- Мариинский привозил на ту же сцену несколько лет назад.
«Карамазовы», подпертые хоровым резюме -- «слушается дело об убийстве отца», явно разминулись с христианскими обобщениями типа Отец-Сын, Христос-Антихрист. Получилась довольно внятная история про убийство за деньги.
В начале этой музыки было слово. Что ясно уже по тому крепкому ремесленничеству композитора, перед которым (все же три часа музыки надо написать) хоть шляпу снимай. Формально все на своем месте: хоры и арии, дуэты и ансамбли, вокальные монологи и хоровая Osanna. Но глядеть любопытнее, чем слушать, а это для оперы -- нонсенс. Дело даже не в том, что слушать предложено музыкальную угадайку. А в том, что материал этой угадайки очень уж рутинен. Там, где поется о вражде, -- то и дело полонезный ритм (изобрел еще М. И. Глинка в польских сценах «Жизни за царя»). Там, где действует Великий Инквизитор, -- католический орган (так положено). Семейные отношения выясняются под тревожный пульс оркестра из вступления к «Пиковой даме» Чайковского. А где дело касается возмездия -- грозно ревут тромбоны, запатентованные еще Шостаковичем в «Леди Макбет». «Лица не общим выраженьем» отличились разве что романс Смердякова, карикатурность которого усилило нечто пуччиниевское в оркестре, да шарж Мити Карамазова на «обольстительницу» Катерину Ивановну, ехидно набросанный с помощью опрощенной «Оды к радости» Бетховена. Стихийный смелковский постмодерн не хотелось бы огрублять словами «с чем боролись, на то и напоролись». Но они слишком напрашиваются.
«Современная опера» для отчетности
На сочинение оперы «Братья Карамазовы» Александр Смелков потратил три года. А Мариинский театр – от обсуждения замысла до реализации -- пять лет. Накануне премьеры летом прошлого года Валерием Гергиевым в экстренном порядке были внесены кое-какие коррективы. Например, отменена стартовая сцена с Великим Инквизитором -- таковых в этой опере и так еще две. Не подвергая сомнению вкус и слух маэстро, легко догадаться, что отменить музыку глава Мариинки все же не мог. Получилось то, что получилось.
Опера? – Да. Современная опера? – Нет. Это со всей очевидностью доказало предшествовавшее Москве концертное исполнение «Братьев Карамазовых» на сцене лондонского Барбикан-холла. Упреки, уже предъявленные Гергиеву The Financial Times, The Times и The Guardian, справедливы, но и предсказуемы. Мол, маэстро эта постановка понадобилась для галочки в разделе «современная опера». Чтобы назвать рутинерское оперное заигрывание с литературной классикой «современной оперой», надо быть либо очень наивным, либо очень заинтересованным. Но в отсутствие того и другого Мариинскому театру правильнее посочувствовать. И предложить прислушаться к совету, который старец Зосима дает отцу Карамазовых: «Умоляю вас не стыдиться самого себя».
